Die Schicksalskreuzung

11 лет назад, 9 мая 2006 года скончался Ежи Фицовский. Человек удивительной судьбы, прошедший огонь варшавского восстания, заключение в страшной тюрьме Павяк, бегство от советских спецслужб, кочевье в цыганском таборе... он посвятил свою жизнь сохранению культурного наследия евреев и цыган Польши. Ежи Фицовский создал сборник "Чтение пепла". Одно из стихотворений - "Письмо Марку Шагалу" произвело сильное впечатление на художника и в 1981 году во Франции были изданы его иллюстрации к книге Ежи Фицовского.
Его жена - Элжбета Фицовская - была одной из тех еврейских детей, которых Ирена Сендлер вынесла из гетто в деревянном ящике. Ей было полгода.

Ежи Фицовский посвятил ей стихотворение, подстрочник которого я размещаю ниже.

Твои матери обе.

Под бессильной Торой,
под звездой плененной
родила тебя мать
есть тому свидетельство
неопровержимое, не поверженное
шрам пуповины
знак разлуки навечно,
который не смог заболеть
ты знаешь это.
Потом ты спала в котомке
вынесенной из гетто
говорил кто-то - в ящике
сколоченном в Новолипе
с доступом кислорода
без доступа страха
укрытая в кузове с кирпичом.
Схоронилась в этом гробике
спасенная украдкой
с того света на этот свет
прямиком на арийскую сторону
и огонь занял
опустевший после тебя угол.
Значит не плакала
плач был бы смертельным
люминал тебя усыпил
своей колыбельной
и почти тебя не было,
чтобы ты могла быть
А мать,
спасенная в тебе
могла уже уйти в толчею смерти
счастливая уж тем,
что вместо памяти
оставила сходство с собой
имя и дату
и только.
Но завертелось
колесо сна
кто-то случайный поспешно
остался на долгое всегда
отмыл тебя от сиротства
запеленал любовью
и стал ответом
на твое первое слово.
Это твои матери обе
научили тебя
как совсем не удивляться
когда произносишь
Я ЕСТЬ.
_____________________________________
Pod Torą nadaremną
pod uwięzioną gwiazdą
urodziła cię matka
masz dowód na nią
niezbity nie zabity
bliznę pępka
znak rozstania na zawsze
które cię nie zdążyło zaboleć
to wiesz
Potem spałaś w tobołku
wyniesionym z getta
ktoś powiedział że w skrzynce
skleconej gdzieś na Nowolipiu
z dopływem powietrza
bez dopływu strachu
ukrytej w wozie z cegłą
Wymknęłaś się w tej trumience
zbawiona ukradkiem
z tamtego świata na ten świat
aż na aryjską stronę
i ogień zajął
pusty kąt po tobie
Więc nie płakałaś
płacz bywał śmiertelny
luminal cię usypiał
swoją kołysanką
I prawie cię nie było
żebyś mogła być
A matka
ocalona w tobie
mogła już wstąpić w tłumną śmierć
szczęśliwa niecała
mogła zamiast pamięci dać ci
na odjezdne
podobieństwo do siebie
i datę i imię
aż tyle
I zaraz się zakrzątnął
koło twego snu
ktoś przygodny naprędce
i został już na długie zawsze
i obmył cię z sieroctwa
i spowinął w miłość
i stał się odpowiedzią
na twoje pierwsze słowo
To twoje matki obie
nauczyły cię
tak nie dziwić się wcale
kiedy mówisz
J e s t e m

Какой изумительный проект. Посмотрите. Кто узнает эту даму?




Прощание

Я сорвал этот вереск лиловый...
Осень кончилась - значит в путь.
На земле нам не встретиться снова,
Запах времени - вереск лиловый,
Но я жду тебя -
Не забудь!

Перевод Э. Линецкой
( Read more... )

Встречая 1914 год, Гиппиус написала стихи, посвященные молодому веку. Прошло время, стихи наполнились дополнительными смыслами и горечью. А, читая его теперь, цифры в строчках можно заменить на актуальные. В любом случае, наш век еще подросток и только вступает в ряды юношества. И это тоже настораживает. Кроме цифр.

МОЛОДОМУ ВЕКУ

Тринадцать лет! Мы так недавно
Его приветили, любя.
В тринадцать лет он своенравно
И дерзко показал себя.

Вновь наступает день рожденья...
Мальчишка злой! На этот раз
Ни празднества, ни поздравленья
Не требуй и не жди от нас.

И если раньше землю смели
Огнем сражений зажигать -
Тебе ли, Юному, тебе ли
Отцам и дедам подражать?

Они - не ты. Ты больше знаешь.
Тебе иное суждено.
Но в старые мехи вливаешь
Ты наше новое вино!

Ты плачешь, каешься? Ну что же!
Мир говорит тебе: "Я жду".
Сойди с кровавых бездорожий
Хоть на пятнадцатом году!

"На нас нет ничего, что раньше не было чем-нибудь другим. Видите этот камзол? Ну так вот, когда-то он был штанами, сшитыми из плаща, который в свою очередь был сделан из капюшона… Глядя на мою обувь, кто поверит, что она надета прямо на босу ногу и под ней нет ни чулок, ни чего-либо другого? Кто, увидев эти накрахмаленные штаны, может подумать, что у меня нет рубашки? Так что, господин лиценциат, дворянин может обойтись без чего угодно, но только не без накрахмаленных штанов…"


(Франсиско де Кеведо)

Это про нас! Воистину!

"Потом мы вместе отправились в «Эрмитаж». Начали с живописи, занимающей все стены этого дворца, и я уверен, что это собрание составляет никак не менее трех с половиной или четырех тысяч картин, из чего можно заключить, что не все они хороши. Есть, однако, превосходные полотна, но не итальянской школы, каковая представлена здесь наиболее слабо, а фламандской, голландской и испанской... Возможно, именно здесь находятся лучшие из известных мне творений Мурильо: картина, изображающая Иоанна Крестителя почти в натуральную величину, который гладит ягненка — неподражаемая вещь! — и «Отдых на пути в Египет», с которой господин Уокер делает сейчас гравюру. Есть тут среди прочих и отменный Веласкес; что же касается «Венеры», приписываемой Тициану, и картин Корреджо, то они не показались мне творениями, достойными кисти столь прославленных мастеров".

Франсиско Миранда "Путешествие по Российской Империи"

ИВАНА Михайловича Головина государь весьма любил и жаловал и послал его в Венецию, чтоб он там научился кораблестроению и узнал конструкцию галер, равно и итальянскому языку. Головин жил там четыре года.

По возвращении оттуда мо­нарх, желая знать, чему он выучился, взял его с собой в адмиралтейство, повел на корабельное строение и в мастерские и, показывая, расспрашивал обо всем; но ответы показали, что Головин ниче­го не знает. Наконец, Петр Великий спросил:«Выучился ли хотя по-италиански?» Головин признался, что очень мало и сего. «Ну так что ж ты делал?» - спросил его го­сударь. «Всемилостивейший го­сударь, - отвечал ему Головин, -я курил табак, пил вино, веселился и учился играть на басу и редко выходил с двора». Как вспыльчив государь ни был, однако чистосер­дечным и откровенным признани­ем был так доволен, что леность его ознаменовал только титлом «Князь баса» и велел нарисовать его на картине с курительною трубкою, сидящего за столом, веселящегося и окруженного подле музыкальными инструментами, а математические и прочие инст­рументы брошенными вдали в знак того, что науки ему не понравились и что выучился он только играть на басу. Сию картину видел я сам у государя, и кото­рою его величество любовался.

При всем том Головин находился в службе при адмиралтействе в чине гене­рал-майора. Петр Великий любил его за прямодушие, за верность и за природные таланты. В беседах, где бывал государь, бывал и Головин, то между ближними своими называл его в шутках ученым человеком и зна­током корабельного искусства или Басом.


А.КНартов
«Рассказы о Петре Великом"

Все правильно сделал! :)

Cat-call - это род дудки, которую использовали зрители во время театральных представлений для выражения своего мнения о спектакле. Примерно таким образом в наше время себя ведут зрители спортивных соревнований. Но не все так просто, как может показаться на первый взгляд. "Кошачий вопль" надо было уметь использовать правильно, чтобы всем было ясно чем именно недоволен ценитель Мельпомены и Талии.

"Джозеф Аддисон... писал, что однажды, придя на "Своенравного сотника" Флетчера, он был крайне удивлен, увидев в партере "оркестр кошачьих воплей", отличавшихся друг от друга по форме и назначению. "У одного, - продолжает Аддисон, - инструмент был басовый, у другого - дискантовый. Первый предназначался для трагедии, второй - для комедии и только во время трагикомедии возможно было использование обоих. У третьего рожок отличался особо замысловатой конструкцией: на нем можно было выразить свое возмущение по поводу нарушения правил трех единств, а также обозначить против кого направлен гнев зрителя - против драматурга или актера".

("Энн Олдфилд" И. Ступников)

В своих "Моральных рассуждениях" (Discorsi morali - 1609) Фабио Глиссенти, например, упоминает о двух видах марципана, которые употребляли венецианки и неаполитанки, стремясь сохранить идеальную полноту.



Francesco Montemezzano (Italian, Venetian, ca. 1540–after 1602).